В.А. Торгашев
По
своей профессии я весьма далек от политики и экономики и являюсь чистым
технарем. Более 50 лет я занимаюсь созданием принципиально новых
средств вычислительной техники или, как сейчас принято говорить,
развитием компьютерных технологий. Недавно меня попросили написать
статью об истории создания и развития того направления вычислительной
техники, которым я занимаюсь всю жизнь. В ходе работы над этой статьей,
систематизируя свои воспоминания и изучая ряд исторических материалов, я
неожиданно для себя обнаружил, что в советской истории существует
период феноменального развития науки, техники и экономики в целом.
Начиная с середины сороковых годов создается целый ряд инновационных
отраслей, таких, как атомная, ракетная, вычислительная техника,
электроника, где мы, как минимум, не уступали США, а зачастую и
опережали. Все остальные страны были далеко позади.
Если атомная бомбы появилась в СССР в 1949 году, через 4 года после США,
то первая в мире водородная бомба РДС-6 была уже советской. Первая в
мире атомная электростанция была введена в эксплуатацию в СССР летом
1954 года, на год раньше, чем в Англии, и на 2 года раньше, чем в США.
Только в СССР были созданы атомные ледоколы («Ленин» — 1959 г.).
Единственный в мире самолет с атомным двигателем М-50А, поднявшийся в
небо в 1960 году, был создан в СССР в ОКБ В.М. Мясищева. Лишь атомные
подводные лодки появились в США в 1955 году, на 3 года раньше, чем в
СССР.
Достижения СССР в ракетной технике и космонавтике, начиная с первого спутника, запущенного в октябре 1957 года, общеизвестны.
Уже в 1948 году, когда в США и Англии только разрозненные коллективы
занимались разработкой единичных образцов компьютеров и в мире не было
еще ни одного действующего изделия, в СССР по инициативе Сталина были
созданы Институт точной механики и вычислительной техники (ИТМ и ВТ) АН
СССР и Специальное конструкторское бюро N245(«СКБ-245»), как было
написано в постановлении Правительства: «...для разработки и внедрения в
производство средств вычислительной техники для систем управления
оборонными объектами». В 1951 году создается первая советская цифровая
вычислительная машина МЭСМ — сразу как промышленный образец. Следует
заметить, что первые промышленные компьютеры в США (UNIVAC 1) и в Англии
(Ferranti Mark 1) также появились в том же 1951 году. В 1953 году
начинается серийное производство машин БЭСМ, «Стрела» и М-2 (для военных
применений), которые находились на уровне лучших американских
компьютеров того времени и существенно превосходили компьютеры других
стран.
Следует отметить, что в 50-х годах и советская электроника была на
высоком уровне. Промышленное производство полупроводниковых транзисторов
в США началось в марте 1958 года фирмой Fairchild Corp. при цене $150
за штуку. А информация о характеристиках отечественных «кристаллических
триодов» была помещена в шестом номере популярного журнала «Радио» за
1955 год, а в 1956 году, на два года раньше, чем в США, началось
промышленное производство. Осенью 1957 года я, будучи студентом третьего
курса ЛЭТИ, занимался на кафедре автоматики и телемеханики практической
разработкой цифровых устройств на транзисторах П-16. К этому времени
транзисторы в СССР были не только общедоступны, но и дешевы (в пересчете
на американские деньги менее доллара за штуку).
Еще более поразительны успехи экономики в целом несмотря на полное
отсутствие внешних кредитов и минимальные объемы нефтяных денег (газовых
денег тогда не было). Уже в 1947 году промышленный потенциал СССР был
полностью восстановлен, а в 1950 году он вырос более чем в 2 раза по
отношению к довоенному 1940 году. Ни одна из стран, пострадавших в
войне, к этому времени не вышла даже на довоенный уровень несмотря на
мощные финансовые вливания со стороны США. Например, Япония достигла
довоенного уровня лишь в 1955 году, хотя, если не считать ядерных
бомбардировок, серьезных разрушений там не было. Лимитированное
распределение продуктов по карточкам было отменено в СССР в 1947 году, а
в Англии, несмотря на помощь США, лишь в 1954 году. В сентябрьском
номере журнала «Нейшнл бизнес» ("National Business") за 1953 г. в статье
Герберта Гарриса «Русские догоняют нас» отмечалось,что СССР по темпам
роста экономической мощи опережает любую страну и что в настоящее время
темпы роста в СССР в 2-3 раза выше, чем в США. Годом ранее кандидат в
президенты США Стивенсон оценивал положение таким образом, что если
темпы роста производства в сталинской России сохранятся, то к 1970 г.
объем русского производства в 3-4 раза превысит американский. Заметим,
что темпы роста советской экономики в послевоенный период были намного
выше, чем в довоенный.
Но начиная с середины 50-х годов, ситуация резко меняется. Снижаются
темпы роста, а в ряде областей возникают настоящие провалы. Вот как
сказал об этом в 1991 году японский миллиардер Хероси Теравама,
обращаясь к советским экономистам: «Вы не говорите об основном, о вашей
первенствующей роли в мире. В 1939 году вы, русские, были умными, а мы,
японцы, дураками. В 1949 году вы стали еще умнее, а мы были пока
дураками. А в 1955 году мы поумнели, а вы превратились в пятилетних
детей. Вся наша экономическая система практически полностью скопирована с
вашей, с той лишь разницей, что у нас капитализм, частные
производители, и мы более 15% роста никогда не достигали, а вы же при
общественной собственности на средства производства достигали 30% и
более. Во всех наших фирмах висят ваши лозунги сталинской поры». Из
приведенного высказывания можно сделать ряд выводов. В 1939 году в СССР
был разработан новый метод повышения эффективности экономики (МПЭ). МПЭ
использовался в большинстве отраслей народного хозяйства. МПЭ являлся
эффективным как для социалистического, так и для капиталистического
уклада экономики, но для социалистического уклада эффективность МПЭ была
выше более, чем в 2 раза. В 1955 году Япония заимствовала МПЭ, что и
обеспечило ее бурный экономический рост за счет, прежде всего,
инновационных технологий («японское чудо»), а СССР в том же году
отказался от МПЭ, что обусловило последующую деградацию экономики. Итак,
в СССР с 1939 по 1955 год применялся волшебный метод, обеспечивший
беспрецедентный взлет экономики. Об этом методе в настоящее время не
известно абсолютно ничего, хотя в те времена в СССР он применялся
повсеместно.
Моя трудовая деятельность началась в 1958 году, когда МПЭ уже был
ликвидирован, но я хорошо помню рассказы сослуживцев, работавших в те
времена, когда МПЭ действовал. МПЭ являлся совокупностью хорошо
продуманных материальных и моральных стимулов для активизации творческой
активности масс, направленной на снижение себестоимости и повышение
качества (улучшения характеристик) разрабатываемой или уже производимой
продукции. Система стимулов варьировалась в зависимости от отрасли и
типа предприятия. Однако в любом варианте эти стимулы не
распространялись на начальников любого ранга. Возможно, для руководящих
работников была отдельная система стимулов, но мне об этом неизвестно.
Материальные стимулы в организациях, занимавшихся разработками новой
техники, заключались в коллективных и индивидуальных премиях,
выплачиваемых сразу после приемки разрабатываемого изделия
государственной комиссией (буквально в тот же день), если в акте
комиссии отмечалось улучшение характеристик изделия по отношению к
техническому заданию. Для каждой характеристики, включая время
разработки изделия и стоимость разработки, имелась определенная
премиальная шкала, известная разработчикам еще до начала проектирования.
Например, за каждый сэкономленный килограмм веса изделия в ОКБ-590, где
мне пришлось работать, выплачивалось 500 рублей (половина месячного
оклада инженера). Эту премию получали все члены коллектива, участвующего
в проекте, в одинаковом размере независимо от должности. Существовали и
индивидуальные премии, необходимым условием выплаты которых являлось
наличие рационализаторских предложений или заявок на изобретение,
благодаря которым и стало возможным улучшение характеристик изделия. За
каждую новацию авторам выплачивалась дополнительная сумма, кратная
вознаграждению, полученному каждым членом коллектива, что не отменяло и
обычных вознаграждений за экономический эффект, полученный от внедрения
изобретения или рационализаторского предложения. Руководитель проекта,
как правило, не занимавший административной должности, также получал
дополнительную премию. Моральные стимулы заключались в том, что лица,
обеспечившие коллективу получение таких премий, ускоренно продвигались
по службе и в основном из их числа назначались руководители проектов.
Одновременно применялись и обычные квартальные и годовые премии.
Необходимо отметить и хороший моральный климат в научно-технических
коллективах. К людям, способным к творческой работе, коллеги относились
бережно, стараясь освободить их от рутинной работы без всяких указаний
начальства, так как успехи одного распространялись на всех. Иными
словами, человек человеку был другом. Здесь разработчики метода учли
печальный опыт стахановского движения, когда успех одного больно бил по
карману и статусу других и в коллективе начинался разлад.
При относительно небольших затратах эффективность МПЭ была исключительно
высока во всех отраслях народного хозяйства. Даже в армии во время
войны существовала жесткая шкала денежных выплат и наград за личное
уничтожение техники или живой силы противника, а также нанесение иного
урона (например, взятие в плен офицеров противника, обладающих важной
информацией). В оборонной промышленности в годы войны одновременно с
напряженной производственной деятельностью велась непрерывная работа по
совершенствованию технологических процессов. Так, за 4 военных года
себестоимость производства большинства образцов вооружений (самолеты,
танки и т.д.) была снижена в 2-3 раза. Даже винтовка Мосина,
разработанная еще в XIX веке, подешевела в 1,6 раза. МПЭ позволял в
максимальной степени использовать творческую активность рядовых
исполнителей и выявлять яркие таланты. МПЭ применялся и в сельском
хозяйстве на уровне совхозов и МТС (машинно-тракторных станций). Об этом
говорит известный факт, что М.С. Горбачев получил в семнадцатилетнем
возрасте орден за уборку урожая.
Главной особенностью МПЭ являлось то, что при его использовании не
только повышалась творческая активность большого числа людей и
выявлялись таланты, но также изменялась психология всех членов
коллектива, а также взаимоотношения в коллективе. Любой член коллектива
осознавал свою значимость для общего процесса и с готовностью выполнял
любую часть работы, даже в том случае, если эта работа не
соответствовала его статусу. Взаимная доброжелательность, стремление
оказать помощь друг другу были совершенно типичными чертами. По сути,
каждый член коллектива считал себя личностью, а не винтиком сложного
механизма. Изменялись и взаимоотношения начальников с подчиненными.
Вместо приказов и указаний начальник стремился разъяснить каждому
подчиненному, какую роль в общем деле играет та работа, которая ему
поручается. По мере становления коллективов и формирования новой
психологии сами материальные стимулы отходили на задний план и уже не
являлись главной движущей силой. Полагаю, что разработчики МПЭ
рассчитывали именно на такой эффект.
Все вышеизложенное я знаю не по рассказам очевидцев, а по личным
впечатлениям. Хотя я пришел в ОКБ-590 в 1958 году, через 3 года после
отмены МПЭ, но психология — вещь инерционная, и она сохранялась
длительное время даже при отсутствии внешних стимулов. Первые три года я
работал в лаборатории цифровых систем, где начал свою деятельность с
нижней ступеньки — настройщика узлов бортовой цифровой вычислительной
машины. Эта специальность считалась рабочей, и настройщики (два
человека) работали на сдельной оплате, получая значительно больше
инженеров, в то время как я работал на фиксированном окладе техника. Мое
появление неизбежно приводило к финансовым потерям двух других
настройщиков, поскольку число узлов было ограничено лишь опытными
образцами, после изготовления которых настройщики занимались лишь
ремонтом при существенно меньшей оплате. Тем не менее меня приняли очень
тепло и в течение месяца знакомили с тонкостями процесса настройки.
Отношение ко мне не изменилось и через пару месяцев, когда я стал
настраивать в несколько раз больше узлов, чем мои коллеги, и
впоследствии, когда закончилась массовая настройка узлов. То есть для
обычных рабочих парней общее дело коллектива лаборатории (создание
опытных образцов БЦВМ) было важнее их личных финансовых интересов.
Работа в качестве настройщика продолжалась недолго. Уже через несколько
месяцев меня стали привлекать к инженерной работе, причем не только в
качестве помощника. Характерной чертой лаборатории было полное
отсутствие субординации. Все друг к другу обращались по именам, в том
числе и к начальнику лаборатории. Этому способствовала и небольшая
разница в возрасте сотрудников лаборатории, самому старшему из которых
было менее 35 лет. Начальник лаборатории или руководитель группы не
просто выдавали задание, а стремились донести до каждого члена
коллектива цели этого задания и его роль для решения общей задачи.
Рабочий день продолжался с 9 утра до 10-11 вечера, причем на чисто
добровольной основе и без какой-либо дополнительной оплаты. Зато никто
не контролировал время прихода и ухода сотрудников, что для режимных
предприятий было совершенно нетипично.
В мае 1961 года меня перевели в лабораторию аналоговых систем и
назначили руководителем важнейшего для организации (да и для страны)
проекта. Эта лаборатория функционировала с момента основания организации
в 1945 году. Поэтому сотрудники здесь были старше по возрасту. Но
атмосфера была такая же. Лишь к начальнику лаборатории все обращались по
имени и отчеству, но не из-за его должности, а из-за возраста и опыта.
Он провел всю войну на фронте, и прямо из армии его откомандировали в
только что образованное ОКБ. Из всего коллектива только я знал, что и
как надо делать, поскольку являлся единственным специалистом в области
цифровой техники. И ведущие инженеры с 10-15-летним стажем без какого
либо внутреннего сопротивления выполняли роль подсобных рабочих,
поскольку понимали, что это необходимо для дела. Снова напомню, что к
этому времени никаких стимулов уже не было. И третье подразделение
нашего конструкторского бюро, с которым мне приходилось тесно
взаимодействовать, работало в таком же стиле.
Еще одна деталь. За все время работы в ОКБ-590 (в январе 1963 года оно
было ликвидировано, а все сотрудники вместе с тематикой переведены в
ОКБ-680, впоследствии НПО "Электроавтоматика") я ни разу не слышал слово
"партия". Комната месткома была, а парткома не было. Только в 1963 году
в новой организации я узнал, что в лаборатории было довольно много
членов партии, и меня сразу же попытались сагитировать на вступление, но
я уклонился. Иначе мне не удалось бы в 1964 году покинуть эту
организацию. Кстати, начальник ОКБ-590 В.И. Ланердин был беспартийным.
Говорили, что на пост начальника ОКБ Ланердина назначил лично Сталин, а
до этого во время войны он работал в США, отвечая за поставки в СССР
авиационной техники по ленд-лизу. К моменту назначения ему было не более
35 лет.
Люди старшего поколения помнят фильм М. Ромма "9 дней одного года", где
была хорошо показана творческая атмосфера у физиков-ядерщиков. Могу
определенно утверждать, что у нас в ОКБ-590 была такая же атмосфера.
Правда, в новой организации эта атмосфера мгновенно исчезла, хотя люди
остались те же самые. Сразу был введен жесткий режим. За пятиминутное
опоздание лишали премии, а для того, чтобы отлучиться во время рабочего
дня, надо было получать разрешение заместителя начальника по режиму. В
итоге после 6 вечера никого в организации не оставалось. Более того,
было запрещено оставаться работать по окончании рабочего дня. Правда,
большую часть времени в 1963-1964 годах я и основная часть коллектива
проводили в командировках, сначала в Москве на опытном заводе (где мне
издалека приходилось видеть Сергея Хрущева), а затем в Смоленске на
серийном заводе.
Об экономическом эффекте творческой атмосферы свидетельствует следующее.
Мой первый проект вычислительного устройства для управления пусковыми
ракетными установками для системы ПРО А-35 был выполнен за 2 года, если
считать от момента получения технического задания до комплексных
испытаний опытных образцов в реальных условиях. Аналогичный по сложности
проект суперкомпьютера ЕС-2704 при вдвое большем по численности
коллективе и том же руководителе выполнялся уже 6 лет (1982-1988). И еще
один пример. При создании советского стратегического бомбардировщика
Ту-4 в качестве образца был взят американский бомбардировщик Б-29.
Работа по изучению доставленного в Москву Б-29 началась в июле 1945
года. Менее чем через год, в марте 1946-го, техническая документация
была передана на серийный завод. В мае 1947 года состоялся первый полет.
А с начала 1949 года бомбардировщик был принят на вооружение. В
послесталинский период от начала разработки самолета до его серийного
производства проходило 8-12 лет. Ну а сейчас и того больше.
Почему МПЭ эффективно использовался в СССР и Японии, а больше никто его
перенимать не стал? Как было отмечено ранее, главным фактором МПЭ была
причастность к общему делу, полезному для страны и общества в целом. При
частной собственности этот фактор отсутствует, ибо главная польза идет
хозяину. Япония же страна весьма специфичная. До конца двадцатого века
для многих японцев фирма отождествлялась с семьей и потому польза для
фирмы то же самое, что для семьи. По мере распространения западных
ценностей в Японии этот менталитет стал утрачиваться, и эффективность
МПЭ стала падать. И сейчас для экономики Японии характерна стагнация,
хотя вряд ли кто-либо отменял МПЭ. По этим же причинам МПЭ невозможно
возродить в современной России, где и государственные предприятия
работают на частного хозяина (в данном случае свору чиновников).
В середине 50-х годов МПЭ был тихо и незаметно отменен. Премии при
завершении проектов сохранились и даже увеличились, но потеряли всякую
стимулирующую роль. Теперь величина премии зависела от должностного
оклада и от субъективного мнения руководства и не зависела от качества
изделия и его экономических параметров. Из технического задания исчезли
требования по себестоимости продукции и стоимости разработки. Объем
премии был фиксирован на уровне 2% от стоимости разработки. В результате
стало выгодно не снижать, а, наоборот, повышать как стоимость
разработки, так и себестоимость проектируемого изделия. На заводах из
плановых заданий исчезло ранее обязательное требование к снижению
себестоимости продукции, что сразу привело к прекращению любых работ по
совершенствованию технологических процессов. В это же время
устанавливаются верхние ограничения на величину сдельной оплаты труда,
на размер вознаграждения за рационализаторские предложения и
изобретения. Изменился и моральный климат в коллективах. Теперь зарплата
однозначно определялась окладом и не зависела от качества работы как
коллективной, так и индивидуальной. Возросла роль субъективных факторов
при должностных повышениях, что приводило к зависти и склокам. Иными
словами, человек человеку стал чужим, а иногда и врагом.
Отмена МПЭ больнее всего ударила по преподавателям технических вузов.
Зарплата преподавателя состояла из двух частей — оклад преподавателя и
оплата научной работы. Преподавательскую деятельность оплачивал вуз из
своих бюджетных средств, а оплата научной деятельности шла за счет
хоздоговорных НИР. Оклады преподавателей оставались неизменными с
довоенных времен вплоть до 1991 года (с учетом десятикратной деноминации
денег 1961 года). За научную работу после отмены МПЭ преподаватель
получал половину ставки младшего или старшего научного сотрудника,
меньше половины основного оклада. В годы же действия МПЭ научная
составляющая зарплаты могла в разы превышать основной оклад при условии
эффективного выполнения НИР. Известно, что зарплата некоторых
профессоров достигала 20 тысяч рублей при основном окладе 4 тысячи.
Недаром народная молва относила профессоров к самым богатым людям в
СССР. Но и доценты были ненамного беднее, поскольку научная составляющая
зарплаты не зависела от основного оклада. Хотя в гуманитарных вузах,
скорее всего, преподаватели получали лишь основной оклад.
Итак, легкое незаметное воздействие привело к остановке главного
двигателя советской экономики. Какое-то время движение продолжалось по
инерции, затем началась деградация, и в конце 80-х годов экономика
разрушилась окончательно. Учитывая глобальный характер применения МПЭ,
отменить его мог только руководитель СССР, которым с 1953 года был Н.С.
Хрущев. В настоящее время известно, что все без исключения действия
Хрущева в области экономики имели крайне негативные последствия. Однако
принято считать, что Хрущев действовал из благих побуждений («хотел как
лучше, а получалось как всегда»), но терпел неудачи в силу слабого
образования и импульсивного характера. Но ликвидация МПЭ была проведена
очень точно, грамотно и, главное, незаметно для окружающих, включая,
скорее всего, остальных руководителей страны. Здесь благих побуждений
нельзя увидеть даже в микроскоп. Есть основания считать, что и другие
действия Хрущева были столь же глубоко продуманы и имели единую цель, в
том числе и знаменитый доклад на двадцатом съезде партии. Здесь уместно
привести высказывание Молотова о Хрущеве, сделанное им в 80-е годы:
«Хрущёв, он же сапожник в вопросах теории, он же противник
марксизма-ленинизма, это же враг коммунистической революции, скрытый и
хитрый, очень завуалированный».
